Дмитрий Мережковский. Поэзия: стихотворения и поэмы
Трубный глас (Под землею слышен ропот...)
ТРУБНЫЙ ГЛАС
Под землею слышен ропот,
Тихий шелест, шорох, шепот.
Слышен в небе трубный глас:
— Брат, вставай же, будят нас.
— Нет, темно еще повсюду,
Спать хочу и спать я буду,
Не мешай же мне, молчи,
В стену гроба не стучи.
— Не заснешь теперь, уж поздно.
Зов раздался слишком грозно,
И встают вблизи, вдали,
Из разверзшейся земли,
Как из матерней утробы,
Мертвецы, покинув гробы.
— Не могу и не хочу,
Я закрыл глаза, молчу,
Не поверю я обману,
Я не встану, я не встану.
Брат, мне стыдно — весь я пыль,
Пыль и тлен, и смрад, и гниль.
— Брат, мы Бога не обманем,
Все проснемся, все мы встанем,
Все пойдем на Страшный суд.
Вот престол уже несут.
Херувимы, серафимы.
Вот наш царь дориносимый.
О, вставай же — рад не рад,
Всё равно ты встанешь, брат.
27 мая 1901
СЦ-1902, с датой: «27 мая 1901» -- ПСС-I, т. 15 -- ПСС-II, т. 22. Перепеч.: прилож. к журн. «Пробуждение» (1908. № 18), под рубрикой: «Для чтения и декламации», Волны вечности. Черновой карандашный автограф — в фонде В. Я. Брюсова (РГБ), с датой: «27 мая 1901» и с иным первым четверостишием, здесь же исправленным:
Всюду шелест, шорох, шепот:
«Брат, проснись же, будят нас,
Слышишь, слышишь трубный глас».
Чтоб идти на Страшный Суд.
Лексика, образы, ритмика и отчасти рифмовка («утробы» — «гробы») отсылают к балладе В. А. Жуковского «Людмила» (1808). В символическом образе «воскресения», вероятно, содержится намёк на возрождение религиозного начала. Мысль эта в близком лексическом оформлении получила развитие в переписке поэта этого времени. Так, в письме к П. П. Перцову от 22 апреля 1900 г. читаем: «Какое мы имеем право не верить в чудо, которое Он обещал? Ведь, в сущности, это только страх и стыд мертвецов воскресающих, которым страшно и стыдно своей наготы; лучше, — мол, в гробу — там темно и тихо. Но ведь мы же все равно уже воскресли, проснулись и больше не засыпаем, мы живые — в гробах. И знаете ли, мне кажется, что не мы одни проснулись. А еще многие, только все боятся и стыдятся пошевелиться...» (Русская литература. 1991. № 3. С. 146). Ср. близкие мысли в письме к B. В. Розанову от 14 октября 1899 г., в котором впервые иносказательно звучит мысль о необходимости объединения богоискательских устремлений: «Мы <...> привыкли к бесконечному одиночеству и безмолвию — мы похожи на детей, которые еще не умеют говорить, и на мертвецов, которые встают из могил и стыдятся своей страшной наготы» (Письма Д. С. Мережковского к В. В Розанову // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5/6. C. 235). Образ «воскрешения мертвых» развернут в трактате «Л. Толстой и Достоевский», где речь идет о предчувствии «начала конца» (т. е. эсхатологии): «Горе проснувшимся в гробах слишком рано, когда все еще спят. Но если бы мы и хотели, то уже не могли бы себя обманывать, снова заснуть: мы можем только притвориться спящими. Уже увидели еще не совсем открывшиеся, полусонные, слабые глаза наши тот свет, которого не вынесли самые зоркие и дерзновенные из человеческих глаз. Куда нам спрятаться от него? Как нам скрыть наготу свою? И пока эта ничтожная горсть, проснувшись, уже видит — остальные, как "во время Ноя перед потопом", только пьют и едят, покупают и продают, женятся и выходят замуж» (Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 121). Ст-ние в авторском чтении не понравилось Брюсову (см. примеч. к 217).
Царь дориносимый — одно из имен Христа в текстах церковных служб; дословно: вознесенный на копьях (греч.): образ восходит к ритуалу в Древнем Риме подымать на копьях стоящего на щите императора.
